Лора Бочарова

Много лет я беседую с тобой в темноте, ты знаешь все мои помыслы, страсти и ошибки. Они не должны повториться. В общем-то их не было. Такие, как я, не ошибаются. Теперь не ошибаются. Теперь все под контролем.

Если быть откровенным, ошибка была одна. Давно. Крошечная ошибка. Недосмотр. Я заплатил за нее таким унижением, что навсегда излечился от ошибок. Пока ты со мной, все будет так, как надо.

В чем дело? Ты не имеешь права знать обо мне то, что я не желаю знать. Я тебя создал. Мне знакомы эти игры, я сам их автор. Я и тот, кому я служил. Тебе дано это от меня, хотя, видя твою силу, я люблю тебя еще больше. Я восхищаюсь тобой. И собой, конечно, тоже. Вместе мы сможем все.

Конечно, какое-то время упущено. Если б тот, кому я служил, не был столь самонадеян, если б он не держал меня за руки, больше доверял, тогда нас было бы трое. Могущественное число, число камней в его короне. Но из-за этой ничтожной помарки он лишился камня, а мы лишились его. Таков закон соответствия, закон чисел, а кто умеет считать, тот владеет миром. Он же никогда не унижался до счета. Презирал точность.

Я знал, что это его погубит. В общем, я даже рад, что все вышло так, а не иначе. Моя взяла. Развязанные руки - это очень много, моя прелесть.

Жаль, что в ту пору тебя не было со мной. Ты делаешь меня дальновидным и недоверчивым. Это очень важные качества. Качества победителя.

И, если быть откровенным, я всегда видел дальше, чем кто бы то ни было. Я видел, что природе надо помогать. Я видел, что безвольные слуги лучше независимых. Что голодные звери надежней железа. Что все должно быть четко организовано. И когда эти пустышки появились здесь - я сразу взял их в оборот. Я учил их уму-разуму. А когда они начали вороить нос - я знал, что не надо спешить. Все равно наша возьмет. Так и вышло - они разделились, раскололись, разбрелись. Разделяй и властвуй, вот основа любого влияния. А потом те, кто навсегда покинул эти земли, вернулись обратно. О! Как я обожаю это слово - "навсегда"! Верность - навсегда! Клятва - навсегда! Ухожу - навсегда! Овладею - навсегда! Нет ничего более временного. Разве что "никогда". Их "никогда не забуду" и "никогда не отрекусь" подобны дуновению бриза. Они могут разве что никогда не мочь.

Я могу и помню больше их. Я знаю их как облупленных. Такова моя природа и моя цель. А их природа злит меня и раздражает. Но еще больше меня раздражает их спесь.

Сбивать с них спесь - единственное удовольствие, которое они могут мне предоставить. Некоторые доставляли мне подлинное наслаждение. Какие у них были лица, когда они понимали, чья взяла! Теперь они стали поумнее, понедоверчивее, подальновиднее. Игра усложнилась. А в прежнюю пору… они велись на самые банальные ходы. У нас были их камни, у них - клятва забрать их во что бы то ни стало. Простая игра, смысл которой - бесконечное увеличение чего бы то ни стало. Они сделали блестящую заявку - с первых же шагов их что бы то ни стало взлетело так, как мы и не надеялись. Они переступили через все.

Я следил за ними, знал каждый их шаг - они ничего не подозревали. Одно время их было здесь так много, что я перестал их различать. Даже самых опасных. Это неудивительно, если учесть, что все они для меня на одно лицо. Гладкое, смазливое, задумчивое, вроде моего, но гораздо глупее. А они еще меняли себя имена. Возьмешь любого - у него три имени и кличка. Они и мне дали кличку. Словно это могло облегчить им жизнь…

Одним словом, времена были хорошие и плодоносые, если б не маленький недосмотр.

Один из них построил свой форт в непосредственной близости от моей границы. Отличный форт. Он сделал за меня всю работу. Я любовно следил, как возводится столь необходимая мне твердыня, я направлял северный ветер в обход гор и сдерживал снег, чтобы ничто не мешало этой крепости быть как можно лучше и встать на свое место как можно скорее. Потом этот глупец поликовал немного и выехал прогуляться. Я занял отличную крепость. Мой форпост. Они бежали передо мной, как гонимый бурей снег. Но мне не нужны были их жизни. Только постройка.

Теперь я понимаю, что недосмотрел. Меня так восхитило изящество собственного хода, что я недосмотрел. Надо было ударить раньше, когда строительство почти завершилось и все были еще там - ударить и не оставлять свидетелей. Но они были так забавны - напуганные, бегущие, закрывающие головы руками, бросившие свои свистелки и столовые приборы, с выражением возмущения на лицах! Я представлял, как они будут скитаться по лесам, разбредаясь и оплакивая собственную участь, брошенные столовые приборы и непредусмотрительность, и это было так восхитительно, так верно, что я не мог лишить себя этого. Не мог. Они называют меня жестоким и ужасным - а я всего лишь хороший игрок. Красота партии для меня куда важнее их крови. Если б тогда у меня было средство - я прижал бы их, не пролив ни капли. Разве что за редким исключением. Ради красоты партии, не более.

Хороших игроков среди них было немного. Ничто так не вредит игре, как однообразие и монотонность. В самом начале они взяли на себя инициативу, и это было восхитительно - они угрожали, пробовали нас на прочность, делали провокационные шаги. Им даже удавалось нанести некоторый урон. О! Как я обожаю эту нервозную, лихорадочную обстановку, когда в голове держишь сразу пять вариантов по двадцать ходов и не знаешь, с какого бока тебя укусят! Это незабываемо! Но невосстановимо. Самые непредсказуемые и резвые первыми покидают поле. Остальные утомляются, и инициативу приходится брать на себя.

А это довольно скучно.

В то время у нас было общее затишье. Перед ним мы отличнейшим образом повоевали, было много эффектных моментов, дым, огонь, предательство, кольца пламени, неучтенные засады и погибельная трусость, погибельная смелость - один из них даже долетел до наших ворот, потребовал поединка с моим повелителем и ранил его! Сейчас ничего подобного нельзя и представить! К несчастью, мой повелитель его раздавил. А мог бы оставить про запас - кто знает, может, он бы еще на что-нибудь сгодился. Но дым рассеялся, они подсчитали убитых и затихли. Невыносимая скука на многие годы… ее не скрасили даже расплодившиеся последыши-однодневки. Поначалу мы занимались ими как должно, но они не принесли ничего, кроме разочарования. Примитивные, слабосильные, еще глупее и доверчивее первых, с помятыми лицами, не похожими ни на что. Они текли меж пальцев, как песок, не умели давать клятвы, не знали великих слов "всегда" и "никогда", ничего от нас не хотели, ни на что не претендовали и ничем не гордились. У них совершенно не было воображения. Они умирали от собственных лет, не успев вызреть, и делать на них большую ставку было невозможно.

Монотонное затишье тянулось, и мы спасались от скуки редким пленением одиночек. Ничего достойного не попадалось. Хмурые лица, какими можно смотреть только на врага. Гордые осанки, быстро превращаемые в печальную согбенность. Полная одиозность. Играть никто не хотел. Нас ненавидели - и только.

У нас была прекрасная защита, о крепости которой я слегка сожалел, убивая время в своем форпосте. Мне доносили о группах разведчиков, видимых там и там, но они были мне не интересны. Потом кто-то донес об очередной группе, что движется ко мне. Я полагал, что она свернет к востоку, чтобы не марать мне рук, но она не свернула. Тогда я приказал не трогать ее, чтобы понаблюдать. Они не думали сворачивать - двигались точно на меня, и даже зная их глупость, я отбросил мысль о том, что они заблудились. У них было тут какое-то дело. Наглость их была восхитительна. В ущелье перед крепостью они перебили стражу, нарядились в их одежду и двинулись на крепость. Первое и единственное, что я подумал - провокация. Не считать же в самом деле, что они думали меня провести! Но даже для провокации это было очень смело. Как-то неожиданно. Но ликовать я не спешил. Они прошли почти пол-лиги на виду у всего гарнизона и только тут повернули на восток. Там есть ход в скалах, если миновать его - дальше только твердыня моего повелителя. Это была не провокация. Они и впрямь надеялись меня обмануть. Они шли не ко мне.

Упустить такой пример наивности было невозможно! Очень, очень впечатляюще. Их вел кто-то, кто был здесь раньше. Кто? Никто не мог миновать эту крепость через скалы. Никто не знал, что они проходимы. Живым отсюда я не выпустил ни одного. Кроме… и тут я испытал подобие жара - кроме того, кто эту крепость возвел. Кого я выпустил живым. Его и его приближенных. Это было венцом моих построений. Какое изящество! Защитная крепость становится для ее строителя его тюрьмой! Его могилой! Он поставил ее, чтобы укрыться от меня, чтобы угрожать мне! Именно в ней он будет моим гостем. Истории совершеннее и абсурднее не придумал бы никто.

Я вышел и окликнул их. Нельзя было медлить. Мой голос заморозил их шаги на ветру - они окаменели и вмерзли в снег, где стояли. Между нами был только мост, и я двинулся по нему, разглядывая их, обездвиженных моей волей. У них не было ни приличного оружия, ни доспехов, ничего, что выдавало бы их намерения. Дело обещало принять интересный оброт. И вдруг из-за их спин и плащей выросла яркая, мерцающая фигура - один из них принял истинный облик! Ах ты, моя детка, подумал я, как же нас прижало! Я был очарован. Полностью очарован. Я остановился и ждал, что он мне предложит, исходя из нашего интересного положения. Его предложение было восхитительно. Он не хотел сражаться на мечах и бить по мне палицей. Он вызвал меня на песенный поединок.

Я возблагодарил ночь за то, что мне предстояло. Это был настоящий игрок, не желающий мириться с поражением, игрок с поднятой головой. Его отчаянный жест был крайне любопытен. Никто никогда не делал подобного, никто не предлагал музыку в качестве оружия, ни мне, ни моему повелителю. Это предложение несло в себе болезненный укол - ведь именно музыка изначально является моей природой, моей прерогативой, моей плотью, моим истоком, от которого я отошел уже достаточно далеко. И теперь мне предлагался некий возврат к утраченному. Одним словом, это было очень драматичное предложение, испортить которое могла только полная бездарность моего противника.

К счастью, он не был бездарен, я понял это, едва он раскрыл рот. И я тут же принял решение сыграть с ним самую блестящую партию из всех возможных, ничего для него не пожалеть. Он был достоин цепей, крови, застенков и тоски, предательства, отчаянья, одиночества, длительного рабства, потери облика и чести, потери памяти, имени и связи с собственной природой, одним словом, он был достоин самого лучшего.

Стоя напротив него - идущего ко мне и поющего на ходу - я молча предвкушал. И не торопил событий. Все было под контролем. Его партия была весьма мощной, что доставило мне дополнительное удовольствие. Он явил мне мир, каким его понимал - и я видел все его глазами, зелень и злато полудня, аромат клейкой травяной кожи, шепот волн, омывающих оба берега, которые были его жилищем, вечное тепло домашних очагов и тепло дома вечности, над которым неизмеримая синь - ее хранит король ветров, или пронизанная звездами ночь - ее хранит владычица света. Тут я его остановил, поскольку перестал получать удовольствие. Я показал ему другую - истинную - сторону бытия. Мертвенную белизну и холод полудня, что стоял перед нами, дым сожженной травы, оставляющей след гари на коже убитых, вопль волн, смывающих кровь с обоих берегов, что были ему жилищем, отсутствие дома и потерянную вечность - для всех них, неприкаянных и гонимых по миру - миру, над которым нет ни одного короля, кроме пустоты и моего повелителя. "Э, нет, - возразил он, направив на меня руку, - этот мир таков как раз потому, что над ним воцарился твой повелитель, который превращает в пустоту и тлен все, до чего дотрагивается." Ну разве не прелестно? Хотя, признаюсь, чересчур дидактично. Он повторил пару тем моей мелодии, пародируя ее довольно остроумно, превращая утробный вой и звон тяжелого железа в какое-то латунное звяканье и унизительный лай. Я развеселился и приготовился полностью переключить его на эту тему, чтобы ничто иное не пришло ему в голову, пока не утомится, но он резко сменил тактику и его золотые трубя скорбно декларировали: "Проклят и обречен мир, - сказал он, - где нет ничего, кроме крови, гари и смертельного холода, и где нет никого, кто искал бы иного, кто боролся бы за иное, кто скорее согласится не быть, чем смирится с таким миром". Я испытал подлинное наслаждение. Он сам шел ко мне в руки. С этой прелестной наивностью, вскормленной заморской болтовней. "Ну так смотри вокруг, - сказал я, - смотри на кровь на моих руках, на холод отчаянья, что заставил окаменеть твоих товарищей, на цепи, которыми сейчас скованы твои сородичи в отнятых у вас чертогах, на гарь, в которую вы превратили свою обожаемую траву во время бессчетных войн, смотри на свое проклятье, которое вы получили от своих дорогих владык ветров и звезд - владык, которым до вас нет уже никакого дела!" Он смешался на миг - это был миг моего полного торжества. Я обладал им в этот миг - полностью, до последней нервной клетки, до последней тончайшей мысли, до самого дальнего закоулка памяти. Он покачнулся и замерцал - и раскрылся передо мной. Там я узрел неожиданные бездны - нерастраченные силы, тайные надежды, ярость молодости, неисполнившуюся любовь и огромное, совершенно неуместное любопытство. "Мне жаль тебя, - сказал он, - ты просто слеп. Ты во всем видишь лишь себя, поешь лишь о себе и потому обречен на вечное однообразие. Твой разум пожрет сам себя, поскольку у него нет иной пищи. Ты бедный, обманутый, падший дух." Этого я не ожидал. Я не просто восхитился - я воспарил. Думаю, это было весьма эффектно - я вырос почти вдвое. "А ты ничтожный глупец, - ответил я, - я пою о том, что хотя бы знаю. А о чем поешь ты? Что знаешь ты? Что стоит за всеми пустыми и бесполезными словами, что ты произносишь по привычке? Твой мир, каким ты хочешь видеть его - не более чем приятная иллюзия". "Неправда", - ответил он. Тут у нас было некоторое затишье, поскольку пререкаться никто не хотел. То есть он не хотел, совершенно верно посчитав это пошлым. "Если ты посмеешь раскрыть глаза, - добавил я масла в огонь, - то поймешь, что даже самого себя ты не знаешь". "Вера предшествует знанию, - пропели его свирели весьма поэтично и уверенно, хотя лично я бы использовал тут горны. - Лучше верить, не зная, чем знать, ни во что не веря". "Вера твоя унизительнее твоего незнанья, - отчеканил я, - ибо базируется на гордыне. Гордыня - ваша мать, сестра и супруга, ее вы привели из-за моря и ей утешаетесь в своем изгнании. Убить вашу гордыню - отлетит и вера." Я загнал его в тупик, вынуждая только и делать, что поносить меня в ответ, возвращая тему и посылку. Но он это раскусил и вознамерился вернуться в более продуктивной части: "Об убийстве и гордыне ты можешь поведать многое, - сказал он, - никто не достиг в них такой высоты и мастерства. Но мне это совершенно не интересно." "Не интересно? Вам не интересны убийства? Вы не хотите видеть кровь на моих руках - это разрушает ваш утлый, придуманный домишко?" - я знал, что за этим последует и не ошибся. "Кровь на твоих руках должна занимать только тебя - это твое дело и твои руки. Мой дом от этого бесконечно далек". "Не поздновато ли, моя детка? Дом-то твой по бедро в крови. Добро бы в нашей, так ведь в своей же, родственной! И я не имею к этому братскому жертвоприношению никакого касательства. Или продолжишь тут петь, что ты ничего об этом не знаешь? Руководствуешься только верой?"

Это был великолепно рассчитанный удар, хотя, возможно, ему недостало изящества - я слишком явно его готовил.

Я думал - он смутится и замолчит. Но он был отличным игроком.

"Я это знаю, но не пойму, к чему ты клонишь? - вопросили его горны, их хриплый, насмешливый звук, подобный стону диких уток, был очень хорош. - Мне это знание не мешает ни верить, ни жаждать лучшего. А для тебя это, как видится, последний довод". Пора было идти на коду. "Твоя честность и смелость внушают большое уважение, - пробаранил я, - и я вижу, что мы совершенно одинаковы. Ты ведь тоже поешь лишь о себе - ищущий иного, бьющийся за иное и скорее согласный не быть, чем смириться с реальным миром. Не так ли?" "Не знаю, насколько я познал сам себя, - ответил он, - но то, за что я бьюсь - знаю точно". "Я тоже знаю, за что ты бьешься - ты искупаешь свою вину. Одна маленькая, безоглядная смерть - и мир станет получше. Кровь вернется в землю, воскреснет недопетая любовь и мертвые простят живых. - Тут я не отказал себе в удовольствии немного развить его мелодию с травой, волной и синевой, в смохотворном писклявом регистре, призванном явить всю ничтожность подобных надежд. - Слава, слава герою, в одночку переигравшему Творца! - провизжали мои флейты, - Слава смельчаку, вставшему против времени!" "Ты великий лжец! - вспыхнул он. - Горе тому, кто раскроет тебе свой слух!" "Воистину горе, детка!" - согласился я, взыв кладбищенской выпью. Мы сцепились волей, стоя почти вплотную, его свет бликовал на моих крыльях, моя тьма прорезала его белизну трагическими, глубокмим тенями. Я любовался им, сдерживая музыку, что рвалась из меня - но она сломала преграду и обняла его, накрыла, вошла в его мозг: "Горе тем, кто презирает свое знание! Горе пташке, идущей против бури! Горе отвергшему закон! Горе забывшему проклятье - ибо сказано в нем: все, начатое вами в добре, завершится лихом, наперекор праву рождения ныне вы можете быть сражены, и сражены будете! Оружие, муки и скорбь - ваш удел! Горе тебе, а мне возмездие, мне - исполнителю пророчеств, карающему мечу Суда!" Гром стоял над нами, гром и стальной гул, и грохот каменного обвала. Он начал падать - я отступил - и он рухнул мне под ноги, враз лишившись истинного облика. В неверной тишине, сотрясаемой эхом, он лежал передо мной побежденный - маленький, горячий, влажный, с вырванным жалом - словно рожденнй заново. Восхитительный, трогательный момент! Я много раз переживал его в памяти, находя в нем немеркнущие, а порой новые грани. Прекрасное воспоминание. Моя взяла!

Все было под контролем. Из его поражения и своего могущества я намеревался соорудить горнило - и наслаждаться сошествием противника в бездну.

С ним были его сородичи, перед которыми я унизил их предводителя, и ни один из них не смог пошевелиться. Даже если и были средь них высокородные и обладающие даром сопротивления, все они теперь пали в моих глазах и должны были пойти в расход. Один из них лишился чувств, это была ничтожная однодневка, что лишний раз доказывает - вторая лепешка бывает хуже первой. Его я и выбрал в напарники моему врагу. Две противоположности, должные принести друг дружке только хлопоты. Но однодневка меня не заботила - это был статист, все назначение которого - ущемлять гордость моего врага своим соседством.

Да, это была отличная игра и отличный замысел. Все мое внимание было приковано к Игроку. Их поместили в каменный мешок и оставили наедине со своими страхами. Поначалу они думали, что мне нужно узнать от них правду - кто они и куда шли, и прочее в том же роде. Напарник Игрока - в весьма похвальном порыве спасти товарищей - сочинил какую-то глупость, но она была столь глупа, что выдала его с головой. После этого я вообще перестал обращать на него внимание. Он висел на цепи Игрока и изводил его своей глупостью - этого было довольно.

Когда настал час - они успели взвесить свое положение и выработать тактику сопротивления - я запустил к ним одного из моих зверей. Я впился глазами в пространство, пронзая стены, камень и тьму - и испытал легкое разочарование. Конечно, это очень драматично - видеть, как зверь выбирает из многих одного, как все они дрожат и вжимаются в камни, как совершают нелепые попытки спасения, не могут смириться с неизбежным, как они кричат, обливаясь кровью и смертным потом, как ликуют те, чья очередь пришла не в этот раз, как закрывают глаза, чтобы не видеть моей работы. Это весьма и весьма острое ощущение, но мне была интересна реакция Игрока. Она же была совершенно невыразительной и вялой. Его мозг был доступен мне, я проложил туда дорогу в то время, когда сразил его - но вместо бури негодования, гнева или горя я нашел там лишь настороженный покой. Покой, который мог запросто перерасти в интерес. Манера его игры была для меня совершенно непривычной.

Возможно, подумал я, это просто шок, он еще не пришел в себя от моего удара. Поэтому я снизил темп, к тому же это добавляло им неизвестности, само время становилось предметом игры.

Я был прав. Ко второй смерти он протрезвел и поток его безысходности пролился на меня, как бальзам. Однако паника его была недолгой, словно его открытый мозг получил доступ к моему, и я понял, что он знает мой замысел, знает, что это действо предназначено ему как зрителю, что его я берегу для чего-то иного. Тут я осознал, что поторопился, лишив его дара речи - он мог бы пуститься в восхитительные разглагольствования и сделать обстановку более напряженной. Но что сделано, то сделано.

Я очень надеялся на его чувство вины перед товарищами. Она должна была жечь его огнем! Но ничего выдающегося я не увидел. Он сострадал - и только. Я несколько разрядил обстановку, послав к ним в яму требование назвать имя Игрока и пообещав за это всем оставшимся жизнь. Но эти глупцы уже сдались и играть не захотели. Это при том, что все их имена еще более одинаковы, чем лица; их словарный запас смехотворно мал.

Однако вскоре меня ждал приятный сюрприз. Игрок начал пилить свои цепи. Отлично, - понял я, - он надеется на спасение, это придаст партии особую остроту. Пусть он освободится - я рассчитаю время так, чтобы к этому времени он остался один - и тогда я зайду к нему, и мы сыграем вторично - но по моим правилам!

Теперь, чтобы не давать ему утешения в труде, я начал разговаривать с ним. В его мозгу постояно звучал мой стальной, насмешливый голос. Я знал о нем многое, и все его воспоминания от моих речей становились тленом. Его отчаянием я питался не так обильно, как хотел бы, он был очень крепок. Он начал меня раздражать. Он совершенно неправильно понимал игру. Он продолжал сопротивляться. Его действия строилась на обмане моих упований, и хотя я подточил его, до полного обладания было далеко. Но я слишком хороший соперник, чтобы не иметь запасных вариантов. Остатки его воли я предполагал развеять, когда он останется один - и окажется со мной один на один. Кроме разума и души у него было еще его тело - и с ним я мог сделать все, что угодно. Картинами грядущего восхитительного уродства я скрашивал свое ожидание.

На протяжении последующего времени ничего нового не происходило, и я ослабил внимание. Когда мой зверь - я специально выращивал его для подобных дел - вошел к ним в последний раз, я почти не следил за охотой. Что может быть интересного в смерти однодневки? Конечно, Игрок поневоле привязался к нему, ведь они долгое время были скованы одной цепью, но теперь цепь была порвана, а зверь - непобедим.

И тут случилось невероятное. Я спохватился слишком поздно. Игрок сделал ход - настолько абсурдный, что включить его в мою схему я не мог. Игрок прикрыл однодневку. Он бросился на волка сам - прямо в его пасть - чтобы спасти своего ничтожного напарника. Он сломал все мои планы! Он не должен был умирать, хотя бы теперь, когда моя почти что взяла, он нарушал самое святое - правила игры! Это севершенно перестало быть очаровательным, это сделалось тревожным! Что мне оставалось делать? Проклиная все на свете, я вынужден был кинуться ему на помощь - моему врагу, навязавшему мне необходимость встать с ним на одно поле. Я влил в него свои силы, питал его душу жаждой жизни, одним словом, я его спасал. Это очень неприятное воспоминание. Настолько неприятное, что я даже не мог восхищаться его ходом.

А ход был блестящим. Для него, не для меня. Он убил моего зверя. А мой зверь убил его. Один его ход лишил меня их обоих… Отвратительный, досадный недосмотр!

Тут я потерял интерес к игре. Партия была кончена. Растрепанная однодневка сорвалась с цепи и рыдала над мертвым телом. Я мог бы осветить яму могильным свечением распада - чтобы плачущее ничтожество видело, во что превратился тот, о ком оно проливало слезы. Мой зверь изгрыз его до неузнаваемости. Но меня посетила лень. Все равно все воспоминания оставшегося умрут вместе с ним - без пищи и воды он должен был отправиться своей дорогой, и там слушаталей у него не будет.

Вот так, моя прелесть. Я еще не знал, что только что был свидетелем эпохального события.

Пожалуй, надо признаться, что я был слишком увлечен моим соперником. Поддался непростительной страсти. Но на моем месте поддался бы любой. Даже мой повелитель не смог устоять. Его обыграли.

Потому что дело было не в Игроке, а в однодневке. Его вульгарная ложь оказалась чистой правдой. Это он был всему причиной. Он действительно шел к моему повелителю за камнем из его короны, чтобы выкупить свою невесту. Невероятно! Я видел эту невесту. Она явилась сюда одна, когда я еще досадовал об оборванной партии. Она явилась - и тоже предложила поединок. Я не успел обрадоваться своей удаче, когда понял, что дело серьезное. В ней текла моя кровь и моя музыка. Она была мне почти ровней, а это не по правилам. Это, моя прелесть, уже не игра.

Одним словом, все дело в маленьком недосмотре. Из-за него она меня победила и лишила облика, чести, связи с собственной природой и доброго имени. Она отняла у меня мою крепость. И пока я скитался, как лист, гонимый ветром, страшась показаться на глаза моему повелителю - она вместе со своим жалким избранником явилась к нему, напела очередной чуши и выбила камень из его короны. Этот обморочный плакса вырезал его из оправы вручную. Какая топорная, вульгарная работа! Она не заслуживает ничего, кроме презрения.

Правда, с обретением камня на их землях пошла очень оживленная игра. Они славно резали друг дружку, мы почти не вмешивались. Было несколько эффектных моментов. Братоубийство, узурпация власти, падение королевств, запустение цветущих земель, морские битвы, бессчетные слезы. Я, как дальновидный и предусмотрительный игрок, не раз говорил моему повелителю, что камень надо бы вскоре изъять и вставить на место. Но мой повелитель желал выжать из него все возможности, пока среди пришельцев не наступит фатальное опустошение, пока все они не истребят друг друга ради самоцвета.

Поэтому я считаю, что каждый получил по заслугам. Надо было мне больше доверять, не держать за руки. Не гнушаться счета. Тогда никто не увез бы камень за море. Особенно однодневка.

А за морем играют плохо. Пошло, скучно - никакого изящества. Они получили камень и решили, что игре конец. Прислали сюда бессмертные рати и сровняли нас с землей. Это было возмутительно и нечестно, поскольку два камня все еще находилось у нас. Мой повелитель так и заявил, он не хотел прекращать игру - и тогда они выкинули его за предделы игрового поля. Можешь себе представить, моя прелесть, всю глубину моей теперешней ненависти и недоверия. С теми, кто так относится к игре, надо быть настороже.

Но теперь все под контолем. Теперь ты со мной. Вместе мы сможем все. Я только что предложил им следующую игру - и она будет поинтересней первой. Теперь я за главного, я повелеваю, я диктую правила. Никто не держит меня за руки. Схема усложнилась.

Ты только никогда меня не покидай. Никогда, не при каких обстоятельствах. Теперь ты знаешь все мои мысли, страсти и желания, ты знаешь мои склонности и мое умение побеждать. А я твой создатель. Ты никогда меня не предашь.

Что, что, моя прелесть? Что ты хочешь знать еще? Имя? Чье имя? Имя Игрока, имя моей маленькой ошибки, досадного недосмотра? Зачем тебе его имя? Он никогда сюда не вернется и не помешает ни мне, ни тебе. Ах, это не тебе оно нужно, а мне? Разве? Зачем мне его имя - я знаю имя его сестры. Его сестра тебя тревожит… Боишься, что мы с тобой совершим маленькую ошибку… Но это исключено. У меня все четко организовано. Такие, как я, не совершают настоящих ошибок. Что до его имени - то я его не знаю.

Назад