Эланор

1.

На бескрайней сини моря, белые перья.. белые птицы.. стая лебедей села на волны...

Вот они ближе ближе... рукотворные лебеди, сотканные из кружев морской пены...

А море ведь не синее- оно золотое, пронизанное лучами до дна, у берега -а там, дальше, салатовое, зеленое, бирюзовое... густо-фиалковое, и наконец почти черное... Страшно нырять в такую глубь, страшно даже влгядываться в нее...

У берега лучше. Взять в руки комочек пены, чувствовать как он тает в пальцах, видеть исчезающие за несколько мгновений изгибы и витки белых узоров...

Лежать на песке, играть песком,пропуская между пальцами, позволять песку и ветру запорошить волосы, порою -глаза..

Не надо пытаться промыть глаза морской водой. Впервые попробовав это, удивляешься узнаванию того, что море умеет кусаться...

Как много умеет море...

Но, пожалуй, самое главное: оно умеет носить на себе корабли.

Легкие, хрупкие - даже страшно: вдруг не выдержат тебя, распадутся тысячами белых пушинок?

Но нет, быстро и гордо скользят по морской глади...вперед, вперед, и -разве можно молчать - восторг вырывается не то песней, не то кликом!

Однако внезапно потемнело небо, дрожь прошла по огромному телу моря, поднялись волны, бьются о корабль, кренят на сторону...

Ухватится покрепче за борт, а в лицо - ветер и соленые брызги.

Весело то-как!

Отец, отец, зачем ты хватаешь меня и уносишь от борта?! Я не хочу, я хочу здесь, где море и ветра, столько моря и ветров что кажется хватит на всю жизнь!...

Опасно? Ну и что, что опасно, я не боюсь.. ой!

Огромная волна, переливаясь на палубу, окатывает нас с головы до ног, я вцепляюсь в отца с испуганным криком, он пользуется этим, чтобы унести меня вниз...

Это была моя первая морская прогулка.

Сколько мне тогда было лет? Не знаю. Не помню. Наверное как раз столько, чтобы на всю жизнь полюбить вас, белые корабли...

2.

Мы подошли тогда слишком поздно -все уже закончилось. Издалека мы слышали крики, лязг оружия... но когда подошли, увидали только последствия этой резни.

Тела в крови, иссеченные клинками, у многих -отрублены руки, пробита грудь, у кого-то перерезанно горло, кровь, уже начавшая кое где буреть, стекалась в лужи, тускло алевшие в свете факелов.

Лица, мертвые, посиневшие лица. Мертвые глаза. Страшней всего -открытые бессмысленно глядящие в небо глаза. Лица искаженные страхом , болью, непониманием...

Да как же это так? Ведь мы же - родичи!

Смотреть на них. Смотреть, не отводя взгляда. Узнавать. Слишком много здесь тех, которых знали по именам, с кем виделись недавно и договаривались о новых встречах.

Великие!.. Как же хочется кричать! Но крик застрял.. .Горло першит.

А может быть, все это дурной сон?! Рванулся куда то в сторону: проснуться! Только бы проснуться поскорей!

Меня трясло. Я не хотел в это верить.

Отец, кажется, поверил раньше всех: он отошел и опустился на землю, обхватив голову руками. Он весь дрожал... Мы столпились вокруг него - мы все, и я кого-то обнимал и гладил по голове, пытаясь успокоить, хотя больше всего мне самому хотелось сейчас вжатся в чью нибудь грудь носом и замереть...

Когда мы поняли, что феаноринги уплыли, бросив нас на этом берегу, я кажется даже не удивился. И не разгневался. Не было сил уже ни на что. И возвращатся назад - тоже. Хотелось как можно скорее покинуть Аман: потому что и в наступившем солнечном и морозном дне мне все виделось отражение света факелов в зеркалах крови. Я думал.... Нет, я ни о чем не думал тогда. Просто было мучением топтатся на месте. И возвращатся -тем более. Особенно, когда отец предложил... Казалось, он в один миг сломался, потускнел. Он боялся. Я -тоже. Но... не знаю, наверное какое то упрямство толкало меня идти вперед. А может быть просто хотелось увидеть их лица - снова. И услышать от них хоть что то что оправдало бы весь этот безумный ужас... Или бросить упрек... или просто... Не знаю. Не знаю. Нолофинвэ -почему то перед ним казалось стыдом развернутся и уйти.Кажется я даже немного стыдился решения отца -и ругал себя за этот постыдный стыд... Ох, как же глупо звучит...

Мы пошли.

Льды. Холод. Вначале мороз колол щеки, потом через пальцы пробрался дальше, наконец тело будто застыло: я не чувствовал ног, когда касался лица, мне казалось, что трогаю ледышку.

Вначале еще были мысли. Гневные, беспокойные. Потом -жалобные, от которых хотелось плакать, скулить... Потом они исчезли совсем, остался только звериный страх за свою стаю, за тех кто со мной одной крови... Братьев и сестру я не выпускал из вида. Это я помню. Это почти единственное, что я помню.

Я не шел: двигался. Временами меня кто-то брал за руку и вел вперед. Иногда это делал я сам.

Шли мы в молчании. Нет -в начале пути были разговоры. Подбадривали друг друга, высказывали все, что думали о Первом Доме. После стало не до бесед: даже на то, чтоб дышать, уходило слишком много сил.

Этот ледяной туман прорезали только крики. Они вырывали меня из оцепенения: крики тревоги, предупреждавшие об опасности, или отчаянные, гибнущих во льдах. Тогда я кидался на помощь. Кого-то удавалось вытащить, кого-то - нет. Таким я даже завидовал временами.

Говорят, ледяные равнины красивы. Я помню, в Амане я тоже так думал. И, может быть, когда нибудь я научусь опять видеть эту красоту.

А потом однажды льды закончились, и я ощутил под ногами землю, настоящую землю. И я обрадовался, что можно наконец упасть и заснуть, и будет тепло.

3.

Надо перетерпеть, братишка... Надо. Необходимо. Сам знаешь...

Боль - пройдет. Или по крайней мере притупится. Не будет уже так немилосердно терзать душу.

Горе отступит. К разлукам - привыкнешь.

Это только сейчас так больно - как будто в сердце забивают ржавый гвоздь. Потом станет легче. Должно стать.

Надо перетерпеть. Надо жить. Пережить. Выжить.

Иначе это малодушие. Забвение - малодушие. И уход - малодушие. А малодушие - это грех, который, раз совершив, не искупить потом. Просто не будет возможности, понимаешь?

Потребность быть слабым засасывает. Втягивает в себя.

Быть слабым это так уютно...

Нельзя. Нельзя. Надо перетерпеть. Чтобы там ни было.

Все, терзающее память, скоро отдалится. Закончится. Отодвинется.

Поэтому -стисни зубы и терпи.

Надо перетерпеть.

Ведь нам же есть чего ждать, верно?

Скажи мне, что да!..

4.

Мне жаль, что ты молчал об этом раньше. Мне жаль, что ты молчал об этом всегда.

Что отводил глаза на праздниках, что старался, так тщательно старался следить за тем, чтобы смех твой был приправлен горечью, а шутки - жалили будто рассерженые осы.

Иногда мне хотелось просто обнять тебя и молча прижать к себе. Казалось, тогда ты станешь вдруг теплым и понятным...и улыбнешься не насмешливо, но спокойно и ясно.

Только вот я никогда бы не осмелился. Я же - младший. И по годам, и по Дому... И даже когда подходил... ты, словно угадав мои намерения, оборачивался, и от твоих едких слов уже заготовленные дружеские речи сочувствия замерзали у меня на губах...

А может быть, не надо было ничего заготавливать, ничего выдумывать заранее? Может стоило просто подойти и погладить по руке?

Наверное...

Сейчас - поздно. Более чем.. "Лучше поздно, чем никогда" - говорят люди, но на беду нашу, это "поздно" уже превратилось в "никогда".

Если бы я только раньше...

"Если бы!"

Воистину пустое слово!..

Сожаление о несбывшемся.. Если бы...

Если бы я только осмелился...

Если бы мне сейчас знать...

Но уже не будет возможности.

И знания тоже не будет...

Знания.. нет, не так. Узнавания. Узнавания друг друга...

Не будет.

Тяжело.

5.

Пламя и золото: не отвергнуть, не забыть, не убежать...

Золото плавится в самом горячем огне. Золото и сталь.

Языками пламени ворвались вы в золотой город, тлели жаркими углями весь безумно яркий солнечный день...

Солнце не оставляло ни одного темного уголка, беззаботно и безжалостно освещая все, не позволяя спрятаться, укрыть хотя бы частичку того, что должно было быть сокрыто...

Алые отсветы факелов на стенах не были так беспощадны. Их обжигающая честность манила - но неверен был их свет, и бежали его, бежали к звездам.

А поутру вновь всходило солнце, животворное солнце...

Но под факелами всегда было темнее всего.

Пламя и золото, слитые вместе, сталь клинка, вплетенная в серебро струн...

Сталь и пламя. Золото и струна.

Пророчеством мнились арфа и пылающий факел...

А город стоял.

И благодарить за это во многом нужно тебя.

Какой же ты... иногда, словно лесной пожар, а порою слабый огонек, который хочется прикрыть от ветра рукой...

Насмешливый, жесткий, едва ли не жестокий... И этим ты притягивал больше всего.

Белое пламя глаз...

Там и тогда в них была... жалость?... или это только прегрезилось? Хочется думать, что нет.

Как упрекать того , кто уверен в своей правоте?...

Как теперь посметь оскорбить тебя прощением?

Я не упрекаю и не прощаю, родич.

Я люблю тебя.

Назад