Лайхэ

- Я отпущу тебя. Понимаешь? Отпущу.

Он говорил с ней, словно с маленьким ребенком - а как еще, орчанка же, поди, если и понимает что, то даже не через слово - одно через пять. О скорости соображения у ее племени он, хвала Эру, был с детства наслышан - но он узнал эту женщину, мелькнувшую перед ним всего один раз... тогда. И вполне сознавал, что эта черноволосая, с каменно-неподвижным лицом орчанка (о Валар... она отвратительна, но кто еще, если не она?) - единственная его возможность узнать правду.

Товарищи хохотали: Саэллин, может, ты ее еще и петь научишь? - он, лишь досадливо мотнув головой, снова и снова пытался к ней подступиться, а она молчала, молчала, будь она проклята...

Ангбанда больше не было. Моргота увезли. Саэллин видел краем глаза скованного Врага - и теперь не мог отделаться от мысли, что в изуродованном лице Проклятого, тяжело хромавшего впереди охраны, - седой, покалеченный, почти уродливый... но - Вала! - и этой пленной орчанки было что-то общее. Отрешенность. Непостижимая отрешенность, которую не пробить ни пыткой, ни посулами. Он узнал эту пленницу - и выпросил ее себе. Никто особо и не противился - что в ней ценного, все равно допросить для порядка да убить. При штурме Ангбанда пленных не брали, но она попалась чуть раньше - в дне пути от черных стен. Травы, видите ли, собирала. Ла-адно, Морготова тварь, не варить тебе уже своих зелий...

- Ты слышишь меня? Ты можешь говорить?

Орчанка чуть шевельнулась. Землисто-смуглое лицо было немногим выразительнее одного из обломков черных камней от разрушенных стен.

- Ты мне надоел, Элда.

Саэллин едва не подпрыгнул. Вот тебе и "низшее существо", вот тебе и "тварь Моргота" - что ж тогда так чисто и правильно выводит слова Синдарин гортанный, немузыкально-хриплый голос?

- Ты говоришь на нашем языке?..

Орчанка подняла на него взгляд - раскосые серо-зеленые глаза смотрели равнодушно и с полным презрением.

- Я знаю много языков, Элда. Я очень давно живу. Ты глупый. Только совсем глупый допрашивает врага после победы. Врага нужно убить.

- Да не хочу я тебя убивать! - Саэллин вскочил и зашагал возле костра: четыре шага вперед, четыре - назад. Невелик круг света от маленького костерка, и темнота за его пределами вовсе не кажется дружелюбной... - Я клянусь, что отпущу тебя, как только услышу...

Больно. Ох, как же больно - просто выговорить то, что, казалось, уже давно превратилось в старый, не ноющий даже в непогоду шрам...

- Глупый... - хрипловатый голос орчанки неожиданно окрасился неким подобием снисходительной насмешки. - Ты думаешь, теперь ты победитель, а мы - побежденные? Это так. На время. Тогда тоже было так. Тоже на время. Он вернется.

Случайно ли - то, что именно на этих словах пламя облизнуло сыроватое поленце и опало, и широко, по-хозяйски, шагнула вперед темнота? Саэллин передернул плечами и чуточку слишком торопливо бросил в костер пучок хвороста.

- Глупый, - усмехнулась орчанка. Раскосые глаза смотрели куда-то сквозь эльфа - и - уши бы надрать тому, кто пустил этот слух о тупости орков! - была в этих глазах какая-то странная, невозможная, невероятная - мудрость.

Это было неправильно. Это все было неправильно - с того самого мгновенья, когда пленница - выродок, дрянь, Вражье отродье, - заговорила на Синдарин.

- Ты голодна, - из последних сил пытаясь сохранить равнодушный вид, проговорил Саэллин. - Я принесу тебе мяса и вина. И рванулся прочь от костерка. Стараясь не услышать, как хриплым бубенцом звякнет вслед короткий смешок.

Ее нужно убить. Убить - и тогда, пожалуй, еще можно будет успеть поверить в то, что все происшедшее - остатки Вражьего морока, злое лиходейство, коим напоены до сих пор здешние места... Но тогда он уже не узнает, чем же все-таки был их давний поход - для слуг Врага.

Он рванулся вперед - слепой дикий звереныш, не было уже ни гордости никакой, ни гнева священного, только - зубами вцепиться, руками скованными бить, бить, пока самого не убьют! - и каменный пол ударил в колени, и где-то - на грани сознания - прозвучал негромкий холодный голос Майя, произнесший какое-то короткое слово... А потом - жесткая, но осторожная ладонь на затылке, и к губам прижимается теплый край бронзовой чаши - горьковатый, пахнущий свежестью травяной взвар... Он приоткрыл глаза - сквозь дурнотную пелену, сквозь слезы увидел сосредоточенно-спокойное лицо склонившейся к нему орчанки... Орчанки! Его чуть не вывернуло только что проглоченным взваром - пить чашу из гнусных лап мерзкой твари! - но против всех представлений от нее пахло разве что мятой да самую чуточку - базиликом, а свободное платье из тонко выделанной кожи было украшено затейливым тиснением и бронзовыми бляхами. В височных косах - чистые, блестящие черные волосы - чуть слышно позванивали медные подвески. И рука - рука, не лапа! - подносившая ему кубок с взваром, была хоть и не летяще изящной, как требовали бы эльфийские каноны красоты, но чистой, сухой и теплой...

...Он упирался до последнего. Это было немыслимо - уйти, оставив короля в подземелье! Что угодно, только не это - нет, нет, нет!!!

Его попросту уволокли и бросили. Он рванулся вслед за орками, но единственный след, который удалось найти - это чуть качнувшаяся сосновая ветвь... Он плутал - долго и с единственной надеждой: вернуться. Дойти и увидеть...

Дошел. И увидел. И медленно опустился на колени перед хрупкой усталой девушкой, казавшейся на фоне черной громады Тол-ин-Гаурхот тоненьким лунным лучиком. "Госпожа... ты... Король... Финрод..." Она обняла его, и они плакали вместе над изуродованным телом того, кто и в смерти сохранил на лице тень светлой улыбки. "Вот и все, Финрод... Теперь ты вернешься домой... Спи, друг мой... спи..."

И - серебристое платье, разлохматившееся по подолу. И - изможденное, некогда совершеннейшее в мире - лицо. И - вымученная улыбка растрескавшихся губ.

О Эру, как же она тогда была - некрасива...

Как - прекрасна...

"Ты придешь в Нарготронд и расскажешь... Правда?"

"Правда..."

Он шел в Нарготронд, измученный и раздавленный, и жить не хотелось. Он шел, чтобы исполнить волю Лютиэнь дочери Тингола - рассказать, чем обернулась для пещерного города прихоть ее отца...

Нелепая и злая случайность: эта воля совпадала с волей Жестокого. Но об этом он даже не думал. Он вообще почти ни о чем не думал...

- Пойми. Если можешь - пойми. О небо! - ну, как тебе объяснить... мне нужно знать, понимаешь, просто - нужно... проклятье, как же тебя зовут, - я даже по имени не могу к тебе обратиться, что же делать - ты не боишься даже смерти, почему?

- Я видела много смертей. Я видела, как твои братья убивали наших. Я видела, как вы уводили Высокого. Я больше ничего не боюсь.

- Ты... горюешь о нем?

- Да. Но он вернется.

Она говорила это с такой непоколебимой уверенностью, что Саэллин на миг и сам поверил, что Моргот вернется. Как уже однажды вернулся. Ох, только бы не это!

- Тогда ты должна понять... - Саэллин уже не замечал, что говорит с орчанкой словно с равной себе. - Ты тоже потеряла своего государя... как я тогда... Ты пойми, война окончена, и я уже не враг тебе...

Орчанка усмехнулась. Помолчав, буркнула:

- Тогда развяжи.

Он и сам удивился, что перехватил ножом веревку, стягивающую ее руки, совершенно спокойно - будто ничего в мире не было естественнее этого жеста: он, Элда, воин Света, освобождает пленную прислужницу Моргота. Женщина долго, словно испытывая его терпение, растирала затекшие запястья, потом неторопливо отпила принесенного им вина. Наконец подняла свои странные глаза, слишком прозрачные и светлые для темного, покрытого загаром, грязью и засохшей кровью лица:

- Что тебе рассказать о твоем...

На миг все же запнулась, подыскивая подходящее слово.

- ...вожде?

Я целительница. Нет, мой народ не умеет лечить руками, но мы знаем травы и камни. Я напоила твоего вождя целебными отварами, когда он лежал, как мертвый. Так приказал Жестокий. Мне не хотелось возиться с эльфом, но он приказал. Тогда я еще думала, что ненависть бывает. Думала, что ненавижу вас. Но когда твой вождь открыл глаза, в них не было ненависти. Он допил оставшийся глоток взвара и спросил: зачем? Я ответила, что Повелитель хочет, чтобы он жил. Твой вождь удивился и начал расспрашивать, откуда я так хорошо знаю ваш язык. Я подумала, что он головой болен - на нем цепи, а ему любопытно не сколько еще жить осталось, а почему я на вашем языке говорю...

О да, грустно улыбнулся про себя Саэллин. Вот уж воистину в духе Финрода с его страстью к изучению других народов... Темница, цепи на руках, сознание полной безнадежности - и тут же все затмевает орчанка, говорящая на языке эльфов... Словно вживе увидел серо-голубые глаза, всегда загоравшиеся любопытным огонечком, стоило прозвучать чему-то интересному. Он так любил узнавать новое, так искренне радовался этому новому - никогда, даже в том последнем походе, страсть к знаниям в нем не ослабевала. Как же глупо, небо, как глупо и больно получилось, что именно он - не предававший, не знавший интриг и властолюбия, никому не причинявший зла - погиб, и погиб так нелепо и страшно...

- А... потом?

Орчанка пожала плечами:

- Потом его увели к вам.

Помолчала и прибавила такое, что Саэллин, решивший было, что сегодня он уж ничему не сможет удивиться, чуть не упал.

- Я тогда потеряла ненависть, - сказала она. - После него я не могу ненавидеть ваш народ. Я вообще больше не могу ненавидеть. Он был плохой король, потому что не хотел ни золота, ни власти. Но он был хороший вождь, потому что не предал вас. Я не хотела, чтобы он умирал. Это правда, что эльфы живут дважды?

- Дважды?.. А, впрочем, понял. Нет... вернее, не совсем так. Да, ушедший в Чертоги мертвых может вернуться, но это бывает редко...

Орчанка медленно кивнула. Долго-долго смотрела в костер, и Саэллин поразился, насколько, оказывается, теплыми могут быть эти прозрачные раскосые глаза.

- Тогда, - сказала она тихо, - я хочу, чтобы он снова жил.

- Иди, - Саэллин приподнял пушистую еловую лапу, открывая проход. - И, наверное, это неправильно, но - удачи тебе. Орчанка внимательно посмотрела ему в глаза. И кивнула.

- Ты похож на твоего вождя, - сказала негромко. - Ты жди. Может, он вернется.

Ты тоже, чуть не ляпнул Саэллин - и выругался про себя от души. Какой бы необычной ни была эта женщина, но если вспомнить, кого она собирается ждать...

- Иди, - повторил он. - И, думаю, будет лучше нам больше никогда не встретиться. Только... имя-то я твое так и не спросил... или - не скажешь?

- Исха, - негромко отозвалась орчанка.

- Это... что-то значит, да?

- Да. Печаль.

Назад