Берег осыпался под ногами, оседал острым каменным крошевом, низвергался песчаными водопадами, словно не в силах нести тяжесть идущих по нему.

Небо цвета стали нависло так низко, что казалось еще немного - и коснется свинцовых тяжелых волн залива.

Она помнила море другим - пронизанным золотом и серебром лазоревым пологом, обшитым жемчужным кружевом пены - но почему-то ей казалось, что именно сейчас оно такое, как и должно быть.

Она и раньше видала Ульмо в гневе, когда пенные кони Оссэ грызли удила, бросаясь грудью на высокие скалы Амана, но это было как-то понарошку, что ли, не по настоящему. А сейчас, в наступившем мраке, море гулко и страшно ходило в своем ложе, кружа беспорядочные клочья пены, словно Уинен в бешенстве своем раздирала гладь океана в клочья, как кружевной платок.

Братья ее любили бороздить морскую даль, под парусом и под веслами, и бывало подшучивали, что едва ли не единственная она в городе, кто так и не научился плавать. Рожденная в Жемчужной Гавани Альквалондэ, услышавшая плеск волн раньше, чем голос своей матери, соткавшая парусов едва ли не на целый флот, Тайвен всегда чувствовала, что не за что ей благодарить море - ничего не принесет оно ей, и слишком многое заберет.

Потому и полюбились ей светлые улицы Тириона, тяжесть яблок на ветвях садов, сонный шепот листвы разморенного светом леса. Целыми днями пропадала тогда Тайвен в лесу - уютно устроившись возле говорливого ручейка шириной с ее руку, она часами смотрела, как сверкают брызги на листьях стрелолиста, как нежатся под солнцем стрекозы, как терпеливо прядут свои прозрачные тенета пауки и наливаются соком ягоды, робко выглядывая из-под листвы.

А потом она брала в руки серебряную иглу и первая шелковая нить, искристая, как солнечный луч, ложилась на ткань.

Вышивать Тайвен научилась уже в Тирионе - не тащить же в лес ткацкий станок, который пол-дома занимает, а руки просили привычной работы - переплетения нитей, скольжения замысловатых узлов…

Она говорила с лесом на его языке - пестротой солнечных бликов, пробившихся сквозь листву, дурманящим запахом нагретой травы, ленивым шепотом дождя… Иногда она ловила себя на мысли, что скоро начнет забывать слова квэнья. По-прежнему часто возвращалась она в дом матери в Альквалондэ - похвалиться работой, выслушать очередной рассказ про "во-от такую рыбу", которую поймали братья (рыба становилась всё больше по мере того, как вытягивались у растущих братьев руки), сесть за свой старый ткацкий станок. И в Тирионе она тоже бывала охотно - смеялась вместе со всеми, танцевала, плела венки, но ни с кем не водила дружбы и за год едва ли обменивалась с кем словом, разве что здороваясь и прощаясь. Когда в ее пальцы не ложилась нить, она чувствовала себя почти немой - хвала валар, хоть была осанве.

Тирион был городом мастеров, и ее страсть к рукоделию никого не удивляла. Здесь умелые руки сминали металл, словно шелк, а каменные цветы раскрывали лепестки тоньше созданных Йаванной. А иногда чьи-то пальцы ложились на струны и слова искрились ярче алмазов, переплетаясь с музыкой сложнее, чем самое замысловатое ожерелье. И все же она выбирала для своих прогулок безлюдные, тихие уголки, настороженно вслушиваясь в пение охотничьих рогов, всегда готовая отступить в сторону, растворяясь в глубине леса, чтобы избежать встречи с охотниками. Впрочем, это было легко - разгоряченные погоней, всадники мелькали, как порыв вихря: сияющие глаза, спутанные ветром волосы, развевающиеся плащи.

Жизнь Тайвен текла тихо и дремотно, словно один из крошечных лесных ручейков, которые она так любила.

Назад